Эмоциональное выгорание может случиться с любой мамой, не только с приемной. Но у приемной оно случается практически со сто процентной вероятностью, особенно в первый год. Только заслышав издали тяжелые шаги этого гнетущего удушающего монстра, сжимаюсь в комок – нервов, сомнений, вины. Очень сложно и больно. Особенно сильно я увязла в тяжелых эмоциях в первый свой опыт, с Женей.
Ресницы дрогнули и медленно ползут вверх. Спустя сорок минут непрерывных поглаживаний по спинке, после исполнения всех известных мне колыбельных, когда я была уже почти уверена – ребенок уснул. Осторожно прислушивается, потом начинает двигать ручкой. Я медленно закипаю, все-таки продолжая надеяться – сейчас уснет. Но не тут-то было, малыш заагукал, завертелся, улыбается, хитрющие глазенки смотрят на меня. Он что, издевается?!!
Половина третьего ночи – сна ни в одном глазу. Снова и снова читаю литературу по теме – Петрановскую любимую, других авторов. Укладывала сына спать и казалось – стоит голову до подушки донести — и провалюсь в спасительное забытье. Какой там! Ни сил, ни желания спать. Раздражение внутри и ощущение разбитости, бессилия.
Снова топаю на кухню, ставлю чайник. Чай с травами должен успокоить. Глотаю «Новопассит», запиваю ромашкой с мелиссой. Решительно закрываю книгу – сон необходим, иначе совсем туго придется завтра!
С самого утра сынуля не в настроении. Причины, разумеется, неизвестны. Вариантов уйма: от режущихся зубов, до плохого сна. Шумит, капризничает, не сходит с рук. Наотрез отказался от визита на горшок. Мечусь по комнате, как разъяренная тигрица, сквозь раздражение пытаюсь вспомнить слова молитвы – тщетно! Помехи на линии, такие молитвы Господь не слышит. Слишком много во мне накопилось.
Кое-как дотягиваем до завтрака, силком усаживаю выгибающегося ребенка на стульчик, одеваю слюнявчик. На секунду отворачиваюсь взять тарелочку с кашей, и слюнявчик летит на пол.
Энергично машу указательным пальцем перед лицом взбунтовавшего крохи, сквозь зубы:
— Нельзя! Еще раз так сделаешь, увидишь, что будет!
Парень оторопело смотрит. Но от первой же ложки наотрез отказывается. Отворачиваюсь, глубокий вздох, через шутки-прибаутки, уговариваю открыть ротик, но он кусает ложку, зажимает ее зубами и отчаянно мотает головой. Каша повсюду!!! Ну, держись, мама!
Хочется заорать, шлепнуть, потрясти. Или встать и уйти. Совсем. И пусть себе ревет.
Это так страшно, когда твой долгожданный, любимый, самый дорогой малыш вызывает у тебя только одно желание – чтобы он тебя не трогал, отстал, «занялся чем-нибудь». Что я могу дать сыну, если я вся – оголенный нерв, дотронься – ударю током. И как быть?
В моем случае без помощи не обошлось. Едва освоившись с новой ролью мамы, я бегом понеслась обратно – в Школу Приемных Родителей – за помощью к знакомому психологу. К той самой, что вела занятия.
Краснея и стыдясь себя, глотала слезы на каждой консультации. Мир казался черным. И внутри была чернота. Но постепенно, наблюдая за собой и размышляя вместе с моим чудесным психологом, вновь обрела почву под ногами. И началась работа.
Во-первых, увидеть со стороны – ситуацию, себя в ней. И не только негатив, найти «плюсы».
Разумеется, подобное настроение случается нечасто. Женя — не капризный, послушный, ласковый малыш. Обычно его шалости умиляют, я улыбаюсь и благодарю Бога за мой лучик света, счастья.
Это то, о чем я так страстно мечтала, к чему долго шла. Я — мама. У меня есть сын – самый чудесный мальчик в мире! А сложности… придумаем что-нибудь!
Во-вторых, постараться отслеживать приближающиеся симптомы выгорания.
Когда «накроет», будет поздно. Лучше обходиться без потерь. А для этого нужно научиться чувствовать себя, быть «здесь и сейчас».
Но бывает иначе. Вскипаю, непонятно от чего, за считанные секунды, так что пар из ушей. Всю волю в кулак, чтобы только не прорвалась эта язва внутри, не пролился на сына поток нечистот из души. Казалось бы, откуда что берется? И ни причин не было, ни поводов! Капризы и капризы, ничего особенного. Но, в определенный момент чувствую, как раздражение и усталость накатывают, как снежный ком, и терпение вот-вот лопнет.
Бегом в ванную, включаю холодную воду, долго, с усилием тру лицо, глаза. Вроде, отпустило. Господи, ну почему я такая? Как быть мне с этим?
Не позволять ВИНЕ завладеть собой. Это не отказ от рефлексии, скорее напротив. Просто кусая губы и заламывая руки, ничего не добьешься.
— Ты плохая мать, дура, стерва? И что? Реветь будем или делать что-то? — психолог смотрит мягко, с поддержкой. Слова «дура» и «стерва» произносит с нажимом, чтобы я услышала, как они неуместны. Скорее «слабачка», или даже нет – просто «устала».
— Научись прощать себя. Это необходимо. Научись жалеть себя и принимать помощь. От кого? Ну как… разве не от кого?
Осторожно открывается дверь, Женя стоит на пороге нерешительно, вход в ванную босиком на холодный кафель запрещен, он знает. Колеблется пару секунд. Я сижу на бортике, реву. Малыш подходит, обнимает мои ноги, прижимается щекой.
— Хороший мой, солнышко! Вот за что тебе мама-истеричка?
Вряд ли понимая суть вопроса, мотает головой – «нет, нет, нет!». Потом заглядывает в глаза, гулит, смеется, и опять – обнимает. И прижимается. Беру его на руки, целую, обнимаю. Крошечка мой! Начинаем брызгаться водой, смеемся уже вместе.
Ищи, коллекционируй «ресурсные» состояния.
Обращайся к ним. Что ты любишь? Вспомни все, а лучше – составь список. И прям по списочку, каждый день. Чтобы когда тебе тяжело и грустно – получай-ка маленький бонус!
А еще лучше – делить радостью с кем-то близким, родным, любимым. С мужем – обязательно! Но не только.
Так мало надо сынуле для счастья: встречаем рассветы на кухне, купаемся подолгу, на прогулке смотрим голубей, собак, кошек. А еще игрушки любимые, мыльные пузыри и кошка Кася, и пылесос, и стиральная машинка.
Но самая большая радость не в этом. Сын тихонечко водит пальчиком по моему лицу, изучает. Вот глазики. Приходится сильно зажмуриваться, иначе есть риск потерять зрение. Вот носик. И тут же другой рукой показывает у себя – тоже есть такой! Идем дальше – и брови, и рот, и лоб, и ушки. Радостно хлопает в ладоши, раскачивается, прижимает руки к животику и кричит:
— А-а-а, — мол, все это теперь мое! Моя мама! И я, конечно, в восторге, намного большем:
– Твоя, ну, конечно же, твоя!
Беги от перфекционизма. В жизни нет ничего абсолютного, идеального. Жизнь – это движение, изменение, игра несовершенств. И пусть все так и будет.
Всегда завидовала мамочкам, у которых выглаженное белье аккуратными стопочками в шкафу, на полу ни пылинки. В холодильнике сразу несколько кастрюлек: вот тут борщ, там пюре, а это котлетки на пару. Компот в графинчике. А сама она такая вся в укладке, с маникюром и в стильном спортивном костюмчике.
Нет, мои домашние не ходят в рвано-грязных обносках. Но глажу я только одежки «на выход». Дома в мятых пускай колобродят! И постельное белье, со вздохом, стелю без глажки. По полу ровным слоем разбросаны игрушки. Кошка линяет, весна скоро – какая уж тут стерильность!
Голодать моим домашним вроде не приходиться: суп на обед и каша на завтрак – каждый день. А вот котлеты и пироги не умею готовить. Точнее, даже не пробовала. Ни времени, ни желания.
Если нет времени и желания – и ужин готовить не стану! Выручают творожки и пюрешки детские — сынулю, а папа наш и бутерброд съест. Или суп тот же – он же его на обед не ел! Еще спасибо скажет. Не муж – золото!
Если случится за целый день заглянуть в зеркало – стараюсь не пугаться. Откину от лица выбившуюся прядь, а главное – улыбнусь позадорней:
— Ничего, старушка, где наша не пропадала! – и снова в бой.
К слову, мамашки во дворе, которым лет по двадцать пять/тридцать, до недавних пор принимали меня за ровесницу (вот мелюзга наивная, ха-ха!). А муж и так любит. Без макияжа и в трениках.
Нужно конечно ухаживать за собой, находить на это время. Я стараюсь. А когда не получается – радуюсь, что хороша и так. Ну, правда же!
Не жди от себя быстрых результатов. Все придет. Постепенно.
На отношения с кровным малышом работает сама природа. Сперва мать его вынашивает — долго, он часть ее, и она его принимает автоматически, физиологически даже. Свыкается. Организм вырабатывает гормоны. В первые месяцы жизни младенчик пассивен и тих, он не требует многого от мамы. И она постепенно учится давать ему больше и больше своего активного внимания.
Малыш из детского дома или дома малютки изначально тревожен и травмирован. Ему требуется во много раз больше терпения, ласки, внимания, чтобы компенсировать огромный пробел в его развитии. Он проходит сложный путь адаптации, и его поведение может быть трудным для мамы, неуправляемым и не всегда понятным.
И сама мама не готова. Да, есть знания, полученные в Школе Приемных Родителей. Есть Любовь и желание подарить ее ребенку. Но есть и ожидания, которые, увы, редко совпадают с реальностью. Невозможно не иметь ожиданий. Практически невозможно не разочаровываться. Мы устроены так, потому что мы – просто люди. Это надо учитывать.
Есть золотое правило на все случаи жизни: сравнивать себя можно – только с собой «вчерашней». И радоваться любым, пусть самым незначительным успехам. То же касается и детей.
Лучше фиксировать все результаты: зарубки на косяке двери, фотохроника, поделки собирать.
Можно даже завести «Журнал достижений», как учили в Школе Приемных Родителей. Но это для ответственных мам, я не такая. А вот на фотографии смотрю, вспоминаю, как было совсем еще недавно, и сердце радуется!
Сын сидит на горшке уже минут двадцать, вертит книжку в руках. Я – напротив, вся в ожидании.
Постепенно включается смирение, улыбаюсь себе.
Ну да, опять один: ноль в пользу пустого горшка и, вероятно, скоро будет на полу знатная лужа. Но зато сидит! Недавно еще усадить невозможно было, сразу начинал выгибаться и реветь в голос. А сейчас восседает довольный. Да с книгой – как отец, ну честное слово!
И книгу не рвет даже. Картинки рассматривает. И ничего, что держит он ее «вверх ногами», не рвет главное!
Как избежать срывов, я не знаю. Может быть, кто, из более опытных мамочек даст совет. Нет-нет, да и «полетаю на метле». Потом каюсь, горько, плохо, не могу в зеркало смотреть. Всегда боюсь сорваться и реально стукнуть, напугать, обидеть.
Как сложно постоянно следить за эмоциями, интонацией, словами, действиями. Воспитывать ежеминутно и ежесекундно приходится не ребенка, а себя.
Выдержка – вопрос нравственной гигиены. Тут уж — кто к чему привык! То, что нормально в одной семье, для другой совершенно неприемлемо. Но разве можно мириться с тем, что может, впоследствии, разрушить жизнь, нанести вред психике самого дорогого человека? Какие тут могут быть компромиссы?
Получается, любое насилие, агрессия, невнимание недопустимо вовсе. Но как прийти к этому, когда внутри столько слабостей, эгоизма и нет совсем терпения, сил? Постепенно, по шажочку, меняться, меняться…
— Мама! – проснулся Женя. Еще трет кулачками глазенки, но уже стоит в кроватке, держась за перильца, тянет ручки — Мама!
Достаю его, тепленького, такого милого сонного мальчишку, а он весь прижался, ласкается, словно котик. С каким трудом и обидами засыпали, не вспомнит. Только: «Мама, мама»…
Разве может быть лучший тренажер для души? Вот он – и пример, и стимул, и цель, и награда.
Мои нервы — мои проблемы. Сынок растет, у него свои задачи, сложнейшие, соответствующие его возрасту. А детство – время радости и счастья! Так должно быть. Это аксиома. Так что, мама, уж справляйся!
Справиться с эмоциональным выгоранием помогает , который дает свободное время маме, когда с приемными детьми остается няня.
Пожалуйста, поддержите этот проект, чтобы у приемных родителей была возможность эмоционально отдохнуть или заняться теми делами, которые сложно сделать с детьми.
Добавить комментарий
Приемное родительство у нас часто представляют либо прекрасным (толпа румяных деток под руководством строгой, но доброй мамы дружно играют на музыкальных инструментах), либо мрачновато-загадочным (здесь у всех свои варианты). А в жизни получается очень по-разному, но всегда – не так, как задумывалось.
«Милосердие» решило поговорить с приемными мамами. Сегодня мы публикуем первую такую беседу.
Лариса :
— Детей у нас девять – четверо родных, четверо приемных, один усыновленный.
Мысль взять приемных детей у меня появилась очень давно – она из детства.
Когда мне было десять лет, я лечилась в санатории. Там было две палаты с отказниками, и мы за ними ухаживали. Помню, каждая из девочек «выбрала» себе по ребенку, и уже в десять лет трехлетний мальчик называл меня «мама».
Само собой произошло
Первый приемный ребенок в нашей семье появился совершенно случайно, причем так, что у нас практически не было выбора. Племянник моего мужа оказался в ситуации, когда его мама запила. Тогда не было никаких ШПР, не было статуса «родственная опека», никаких пособий… Он просто жил с нами.
Некоторое время была надежда, что его мама образумится. А потом я начала привязываться: у мальчика обнаружились проблемы со здоровьем – и когда ты его лечишь, не спишь ночами… Через некоторое время стало появляться ощущение: «Мое». В итоге он с нами и остался.
Правда, он пришел к нам маленьким – в три месяца мы забрали его из больницы, и это был домашний ребенок – без каких-то детдомовских проблем. Сразу после его появления я сама родила подряд двоих детей, но нашим первым опытом родительства был он.
Честно скажу: вот именно по этому случаю можно писать про «приемное родительство в розовых очках». Тогда мне было восемнадцать, мужу – двадцать, и какими-то вещами мы вообще не заморачивались.
Импульсивное усыновление
А потом было двое своих кровных – мальчик и девочка. И когда мальчики учились уже во втором и первом классе, встретили в школе одноклассника.
Папа у него повесился, а мама – потерялась. Ребенок жил в приюте, его водили в школу, где я как раз еще работала тогда учителем начальных классов.
Ну, познакомились, стали дружить. И тут выясняется: мама ребенка давно погибла, и даже была похоронена как неопознанная. То есть, на наших глазах ребенок получает статус сироты и должен отправиться в детдом. А у нас в планах даже рожать больше не было; единственное – мы с мужем думали, что когда-нибудь позже возьмем девочку. И тут – пожалуйста – взрослый пацан, девять лет, и нужно срочно принять решение!
Честно говоря, брать его в семью я тогда не предполагала. Просто вечером завела разговор: «Представляешь, какая история». А муж вдруг говорит: «Пацана надо срочно забирать!»
Муж в тот момент потерял маму, нестарая женщина, только оформила пенсию и вдруг скоропостижно скончалась! И муж говорит: «Мне в двадцать пять так плохо, а что там у пацана в душе?» И дальше я только помню, как звонила в опеку и плакала в трубку: «Отдайте нам этого Сашу». Уже был такой настрой: «Только не отправляйте его в детдом!» Не знаю, как-то вот слова мужа меня сразу перевернули. Причем я понимала, что шансов у нас мало, потому что мы – без документов, а детдомовская машина уже запущена.
Ну, и тут, конечно, с Сашей были проблемы: травма, учеба, «все скучно», агрессия. А когда я опять родила малыша, и через год у него полезли зубки, он начал ребят иногда покусывать – так, по-детски. И вот Санька в ответ кусал его серьезно. Ну, поговорили, как-то преодолели.
Третий приемный – «запланированный»
А после родов, — не знаю, гормоны это были или что? – появилась мысль: «Хочу дочку!» И я сидела на родительских форумах, читала разные истории… И там пиарили девочку: хорошенькую, черноглазую.
В общем, я спросила согласия мужа, потом очень долго за девочку боролась: ее не отдавали, предупреждали о разных диагнозах… И вот теперь она с нами, но ситуация такая: и с ней тяжело, и без нее тяжело.
Дело вот в чем: у Кати сильное органическое поражение мозга, эпилепсия. Но помимо этого, и психотравмы: от рождения до трех лет она находилась в детском доме, в это же время перенесла несколько тяжелых операций – повалялась по больницам. У Кати полное нарушение привязанности: прошло два года, как она с нами, и у нее до сих пор все женщины «мамы».
Я перечитала кучу литературы, я сгрызла себя. И это – самое страшное – когда ты все время грызешь себя, думаешь: «Почему я все делаю – а результата нет!» Соответственно, развития нет. Точнее, оно такое, которое заметно только мне. Я ее взяла в три, сейчас ей пять, — я ее до сих пор кормлю с ложки, сама она не ест. И это – очень сложно.
Мама-боец и семья в обороне
Семью тряхануло очень серьезно – нашу крепкую дружную семью, которая везде и всегда была вместе.
Через три месяца муж, который все и всегда старается делать для семьи, просто сказал мне: «Или она, или я».
Мужчине вообще сложно принять чужого ребенка – мозг по-другому устроен. А тут – ребенок, который, что бы ты ни делал, как бы ни старался, в ответ может просто весь измазаться какашками. Катя может, например, на детской площадке снять штаны. И для папы это было особенно тяжело. И для детей тяжело, потому что с ней были бесконечные истерики.
Старшая дочка ждала сестру, а получился такой вот «подарок»: все портит, крушит.
Но при этом я понимала, что вернуть ее я не могу. Первый год во мне жил боец, который упорно верил: «Она изменится, у нас все будет хорошо». Семья была в переживаниях, и весь удар я приняла на себя. Обхаживала Катю, как младенца: делаем уроки – я держу ее на руках — уже гарантия, что ничего не натворит. Мальчишкам на двери поставили замки – чтобы они могли отгородиться. Так ребенку обозначили границы, чтобы она не лезла в мир других детей, чтобы они могли от нее отдыхать.
Но Кате я дала понять: у нас она навсегда, надо адаптироваться.
И вот примерно через год мои силы закончились, а у всех остальных, наоборот, началось принятие.
Причем приняли они Катю такой, какая она есть, со всеми закидонами. Теперь им не стыдно с ней выйти. Они ее любят, жалеют. И муж иногда говорит мне: «Успокойся, хочешь, давай я ее покормлю, помою?»
А я так выдохлась, что боялась еще рожать. Теперь понимаю, что наш следующий малыш, наверное, был нам дан специально для Кати. Она вместе с ним начинает проходить все этапы развития. Например, до того вообще не интересовалась игрушками, кроме как «сломать» или «разбить». Теперь иногда трогает его пищалки, тянется погреметь погремушками.
Трудная Катя
И все же я сама Катю еще не приняла. Хотя вижу, что она меняется. Врачи ставят умственную отсталость и говорят: она такой и останется. Но врачи смотрят стандартно. Я вижу, например, что она умеет убрать за собой тарелку в посудомойку. Надо уметь радоваться и таким вещам.
Не то что я себя хвалю… Но в последние годы в детские дома очень много возвратов детей с тяжелыми диагнозами, с психотравмами. Видимо, потому, что люди берут детей на эмоциях: «Ой, он похож! Красивый мальчик!»
Себе я сразу сказала, что Катю не отдам. Ну, не она же меня выбрала. Она сидела там у себя в Доме ребенка, и тут прилетела такая я из Московской области в Екатеринбург к мэру: «Отдайте мне ребенка!» Меня предупреждали: трудная. Получается, привезла – теперь я уже ответственная. Да и близкие не поймут, ее все любят.
Так что, если вы берете ребенка, надо быть готовым ко всему. «Все лечится любовью», «семья все вылечит» — так сказать я теперь не могу, с Катей этот стереотип во мне полностью разрушился. Несмотря на то, что у меня младший малыш девятимесячный, я каждую минуту думаю: «А что она там делает?» «Нет, такой суп я сварить не могу – Катя есть не будет». То есть, если для остальных я мама – дозированно, то для Кати я – мама 24/7. И спасибо, конечно, мужу – не каждый мужчина такую жизнь выдержал бы.
«Мне даже стало себя жалко»
Я поняла, как устала. Раньше на чей-нибудь день рождения любила собрать детей, отвести куда-то в боулинг, заказать красивый торт… И вдруг поняла: у меня нет на это сил, я впадаю в какую-то депрессию. Правда, я сама психолог по образованию, могу свои состояния анализировать. Но тут мне себя прям как-то даже жалко стало.
Вот у старшего сына день рождения, тринадцать лет, у моего сыночка. И нет, чтоб шарики пойти купить, — я сижу, такая вот пустая. И думаю, что мне надо сварить Кате специальную кашу и накормить, потом сварить суп…
И у меня девять детей, а мне всего тридцать лет.
Когда старшие были маленькими, я все брала на себя, но сейчас, родив младшего, понимаю, как важно пойти сделать маникюр, постричься, покраситься, встретиться и поговорить с такими же мамашками … Притом, что я до сих пор кормлю грудью, но у меня есть два-три часа, пока младший спит.
Помню, с Катей я себя корила: «Ты не справляешься», — а потом узнала, что так делать нельзя. То есть, это не я – плохая, это просто сложный ребенок.
Но все равно надо и себе уделять время. Осталось только принять Катю, и не питать каких-то надежд, тогда все и у меня нормализуется.
Еще двое и вера, что все будет хорошо
А недавно мы забрали еще двоих. Братик и сестричка. Я больше полугода следила за ними на одном форуме: их пиарили, пиарили, и никто почему-то не забирал. Муж был против и вообще не хотел меня слушать. Но через полгода сказал: «Я же знаю, ты все равно это сделаешь», — и подписал все документы.
Я прямо с маленьким полетела в Амурскую область, почти на границу с Китаем. Хорошие детишки, они недолго пробыли в детдоме, хотя, конечно, успели всякого там понабраться.
Но я верю, что все будет хорошо, это, не знаю, может быть даже вера в Бога. Когда у нас появляются дети, у нас всегда все хорошо получается. Еще поэтому я верю, что у нас, в конце концов, все будет хорошо даже с Катей, — может быть, потом. Это труд, и это – не год и не два – может, должно пройти и десять лет.
Катя – это, конечно, мой крест за что-то. Даже родственники, когда приезжают к нам, спрашивают про нее: «Зачем ты тащишь это все?»
Но вот зачем-то появился в нашей семье такой ребенок. Наверное, чтобы показать, что не все в жизни так просто.
Ведь нынешние дети часто растут эгоистами, а у нас в семье таких проблем нет. Никто ни разу не сказал: «Ты мне должна». Например, я сейчас очень сильно болела, потом в больницу попал младший. Так помощь и взаимовыручка были удивительные…
Я растила приемную девочку, мы ссорились, мирились, постепенно привыкали друг к другу, а меж тем меня не отпускала мысль о маленьком мальчике. Изначально-то я планировала взять мальчика трех-четырех лет, в пару к своей двухлетней дочке. Приемная девочка вовсе не заняла его место в моем сердце — для нее в сердце прорубилась своя комнатка. А комнатка маленького мальчика оставалась незанятой. И в какой-то момент — старшие дети пошли в школу, жизнь немного устаканилась — я решила: ну все, пора. Документы были давно готовы: опека с самого начала дала мне заключение о возможности взять в семью двоих детишек.
Я привычно просмотрела базы, сотни роликов и анкет. Симпатичных мальчиков было превеликое множество: страна большая, в каждом городе по детдому, хорошо еще если не дюжина. Выбрать ребенка было решительно невозможно. Я позвонила узнать про некоторых — ну, узнала. Кемерово, Иркутск, Челябинск, Красноярск — везде чудесные дети, куда же лететь? Я зависла.
Тогда же в привычном мне усыновительском коммьюнити появился благожелательный отзыв о мальчике из детдома нашего города, и я подумала: о, не надо никуда лететь, его и возьму. Но с этим мальчиком как-то не сложилось. Вроде как сначала он был в санатории, и поэтому с ним было нельзя познакомиться. Потом мне отказывались дать на него направление: районная опека отправляла за направлением в городской банк данных, куда надо было записываться за месяц. Я посоветовалась с юристами, все дружно сказали, что это незаконно. Но, пока я суетилась, время шло, и в следующий раз опека сообщила, что мальчика уже навещают другие потенциальные опекуны. А потом на него вроде как подписали согласие. Характерно, что и через полгода тот мальчик оставался в базе — не знаю, в чем там было дело.
Потом я поняла: если не слишком настаивать, не сложится ни с одним ребенком. Окажется, что все дети куда-то подевались: один лечится без права посещений, второго прямо завтра забирают родственники, а третий сам никуда не хочет, потому что слишком любит свой детдом. Но тогда я решила, что действую как-то неправильно. Надо перестать суетиться, и наш мальчик сам нас найдет.
Буквально через пару дней знакомая рассказала о четырехлетнем ребенке, которому ищут родителей. Ни в каких базах его не было, он находился в приюте, и опека (мир не без добрых людей!) хотела устроить его в семью, минуя детдом. Я сразу же позвонила в эту опеку и договорилась подъехать. Начальница опеки характеризовала мальчика как хорошего, но запущенного; по ее словам, в приюте с ним занимались самые разные специалисты. Я не видела даже фотографии ребенка и ничего о нем не знала. Город был другой, но не слишком далекий — я собиралась выехать туда утром и вернуться домой вечером, посмотреть на мальчика и сразу же решить, возьму ли я его. Но в целом я была настроена взять. Нравится, не нравится, мой, не мой... бывают, наверное, случаи тотальной несовместимости, но про себя я поняла, что привязываюсь к тем, кто рядом, просто потому, что они рядом. А как только ты забираешь ребенка, то он уже и твой, и нет никаких вопросов.
Опека дала мне телефон психолога приюта, чтобы мы обсудили наиболее подходящее для посещения ребенка время. Дама-психолог оказалась мутной. Она как-то истерично, с драматичными паузами, поведала мне, что ребенок — практически Маугли, он жил с собакой, питался корешками, мало что умеет, почти не говорит, эмоционально глух, ментально туп и его ужасную отсталость едва ли удастся когда-либо компенсировать. Я слушала ее с некоторым недоумением, она будто сочиняла на ходу какой-то киносценарий. В одну из затянувшихся пауз я вставила, что тоже люблю собак и сама развивалась с явным отставанием, даже и теперь не вполне догнала норму. Даме-психологу не понравился мой настрой. Она выразила сомнения в том, что я понимаю, насколько серьезны проблемы ребенка, и спросила, зачем он мне вообще нужен. Если я ищу обычного здорового мальчика, то это совсем не тот случай. По сути дама-психолог немедленно начала меня отговаривать его брать. Хотя звонила я только для того, чтобы договориться о встрече. Дама-психолог пугала, я настаивала, говорила, что меня не пугают трудности.
— Ну ладно, — недовольно сказала дама-психолог. — Но тогда приезжайте в приют с самого утра, прямо с поезда. А уже потом пойдете в опеку. У меня другие планы, около одиннадцати мне надо будет уйти.
— Но без опеки у меня не будет направления, — сказала я.
— Ничего, я вас и без направления приму. Но это, конечно, между нами, опеке об этом не говорите.
Получалось, что я вступаю в тайный сговор с дамой, которая абсолютно не вызывала у меня доверия. Но из прошлого своего опыта я усвоила, что приятные люди и открытые расклады в таких местах вообще не водятся, и уже смирилась.
Я спросила у дамы, нельзя ли привезти всем детям в группе по игрушке.
— Везите что хотите, — устала сказала она. — У нас детей сейчас четверо, но завтра, кажется, еще одного доставят... Рассчитывайте на пятерых.
Мы с дочками пошли в детский магазин, долго рассматривали игрушки. И в итоге купили связку ярких гелиевых шаров. Ведь дети обожают шары.
Это было очень легкомысленно. Ну и намучилась я потом с этими шарами в поезде! Шары всюду лезли, всем мешали, улетали под потолок. Выяснилось, что они занимают катастрофически много места. Никогда я столько не извинялась.
А тащила я их совершенно зря: дама-психолог засунула всю связку в какую-то кладовку, и приютские дети их так и не увидели.
При встрече психолог произвела на меня еще менее приятное впечатление, чем по телефону. Она оказалась пожилой дамой, одетой во все черное и имевшей безнадежно депрессивный вид. Черты ее лица застыли в выражении уныния и скорби. Мне захотелось спросить, что у нее случилось, и выразить какие-нибудь соболезнования. Но при этом она была еще и сердитой.
В общем, дама-психолог показалась мне довольно безумной. Не сомневаюсь, что я — радостная, взволнованная, растрепанная, с этими дурацкими разноцветными шарами — и подавно показалась ей довольно безумной.
В приюте, расположенном в старом доме в самом центре города, стоял тяжелый запах — может, это мне так не повезло и обычно там все чудесно, а именно в тот день прорвало канализацию. Но я будто попала в какой-то ужастик. Хмурое утро, приют, вонь, сердитая дама в черном.
Говорила она так:
— Ну кто у нас живет? Это отбросы общества, вы же понимаете. Дети алкоголиков, наркоманов, проституток. Городская нищета. Какие тут могут быть гены, задатки? Чего ждать от этих детей? А ваш мальчик — ну мне даже страшно предсказывать его будущее. Психоневрологический интернат? Он вообще не включается, никак. Не ребенок, а овощ — не в физическом смысле, а в ментальном. Каким-то словам мы его тут научили, каким-то фразам, но понимает ли он, что говорит, — да ничего он, похоже, не понимает, повторяет как попугай. Какие там четыре года — ему еще не три и не два... Даже грудной ребенок различает интонации, чувствует настроение, а этот... Ну я вам не советую, понимаете. По-человечески не советую. Вон вы какая цветущая, и у вас ведь есть свои дети, благополучные нормальные дети — ну и растите их, мамочка! Этот ребенок вашу семью разрушит. Вы просто не представляете, с чем столкнетесь.
— У меня уже есть приемный ребенок, — вставила я.
— Так и подавно. Зачем вам еще? Одного уже взяли, намучились, и хватит, хватит...
— А можно на него посмотреть? — спросила я.
— Посмотреть... Но мы же должны подумать и о ребенке. Вам посмотреть — а ему травма. Он вообразит, что вы за ним пришли, а как мы его будем успокаивать, чем мы его утешим? Вы думаете о ребенке? Или вы думаете только о своих удовольствиях? Хочется потетешкать, на руках подержать вот такого звереныша, да? Вам интересно, а у ребенка будет травма.
— Ну погодите, — сказала я, — я же пришла именно на ребенка посмотреть. Я не хочу никого травмировать, но я ведь приехала только за этим.
— А где ваше направление?
— Но вы же сказали, что вам удобнее принять меня с самого утра, а направление я и потом могу поднести?
— Да покажем мы вам ребенка, не волнуйтесь. Не об этом вообще речь. Речь о том, где ребенку лучше. Особенно такому запущенность и сложному. Вот у нас в приюте на пять детей одиннадцать специалистов. А что у вас дома? Вы одна — и пять детей? Вы и суп варите, и пол метете, и детей развлекаете? Сами посудите, где ребенку лучше? Как именно вы собираетесь с ним заниматься? По какой системе? Вы дефектолог, у вас есть психологическое образование?
(Как ни удивительно, у меня есть психологическое образование, и это одно из самых никчемных приобретений в моей жизни.)
— Я считаю, что ребенку в любом случае лучше в семье, — по возможности твердо сказала я. — А можно все же на него посмотреть?
— Чтобы я вам его привела и посадила на колени? Нет, увольте, — не менее твердо сказала дама. — Подписывайте на ребенка согласие, забирайте — и тогда уж рассматривайте. Нам тут лишние слезы не нужны.
— Ну подождите, — сказала я, — если я подпишу согласие на ребенка не глядя, вы же сами скажете, что у нас не налажен контакт и отдать мне его никак нельзя.
— Безусловно, — сказала дама-психолог.
Наш разговор зашел в тупик.
К тому моменту я уже несколько раз прокляла себя за то, что схватилась за предложение прийти пораньше, вместо того чтобы действовать легально, через опеку.
— Но мы можем посетить музыкальное занятие детей, — вдруг сказала дама. — Посмотреть на них вместе. К нам часто заходят всякие комиссии, поэтому дети не обратят на нас внимания.
И мы пошли посещать музыкальное занятие детей.
Поднялись в зальчик, сели на лавочку. Четверо мальчиков и одна девочка прыгали под музыку под присмотром аж четырех воспитателей (одна играла на пианино, другая показывала, как надо прыгать, а еще две прыгали за компанию, подбадривая детишек). Прыгали все невпопад, музыка звучала сама по себе. Психолог показала мне глазами нашего мальчика, он прыгал особенно бестолково, налетая на других. Мальчик как мальчик — глаза-пуговки, темноволосый, курносый, смешной. Внимание на меня он все же обратил — и все остальные обратили, заулыбались. Выглядели дети обычно, и зальчик выглядел обычно — если бы не жуткий запах, все как в любом детсаду. Мы посидели минут пять и ушли.
— Решайте! — сказала дама-психолог. — Я вам свое мнение сказала. Этому ребенку место в специализированном учреждении. Но если вам не хватает проблем — забирайте.
— Ну постойте, — сказала я, — хотелось бы все же познакомиться с ребенком поближе.
— Подписывайте согласие — и знакомьтесь, — непреклонно сказала дама. — А опеке о нашей встрече — ни слова. Вы обещали.
Тем временем на мой выключенный телефон звонила и звонила потерявшая меня опека. Которой я не должна была говорить ни слова, будучи при этом совершенно выбитой из колеи.
Я распрощалась с мрачной дамой, отправилась в опеку, получила направление на посещение ребенка. Все было как-то сложно: одна опека, по месту нахождения приюта, направление выдавала, другая, по месту регистрации ребенка, направление одобряла, еще какое-то управление ставило штампик, а потом направление надо было отнести не в то здание приюта, где я была, а в его центральный офис где-то еще. Я бы никогда никуда не успела и ничего бы не нашла сама, но я догадалась взять такси, и оно послушно возило меня по заданным адресам.
Центральный офис приюта, к счастью, оказался гораздо менее мрачным местом. И даже совсем не вонючим. Мне дали ознакомиться с личным делом ребенка, а тамошний соцработник рассказала мне все, что знает. Соцработник была настроена благожелательно — и к ребенку, и ко мне.
История мальчика была довольно странной. У моей приемной дочки никого не осталось — у нее была только мама, и та умерла. У этого мальчика имелись мама, папа, бабушки, тети с дядями. И все от него почему-то отказались. Эти многочисленные родственники были вполне здоровы, молоды, у них были квартиры в центре города, они не сидели в тюрьме, где-то работали и даже не пили.
— Мама к нам приходила, писала заявление, — сказала соцработник. — И она такая, знаете... Красивая молодая женщина. Ну просто красивая молодая женщина, хорошо одетая, без всяких признаков злоупотребления алкоголем или какими-то веществами. С грамотной речью, негрубая, воспитанная. Вы бы ее встретили на улице — она бы вам понравилась. И она нас так запутала этим. Обычно у нас другой контингент. А тут мы долго не могли понять, что не так. Пришла к нам, пожаловалась на трудные жизненные обстоятельства, попросила пристроить ребенка. На полгода. Мы не сомневались, что она его заберет. А вот как вышло.
Мама и папа мальчика расстались, еще когда мама была беременна. Она хотела оставить ребенка в роддоме. Но ребенка забрал отец. Точнее, его мама, бабушка мальчика. Как-то бабушка его растила, ж или в основном на даче (видимо, там и питались корешками), ближе к зиме возвращались в город. А когда ребенку было почти три года, в опеку позвонили соседи: мол, ребеночек какой-то запущенный, грязный, гуляет в полуголом виде, держась за хвост собаки, смотрит голодными глазами. Опека пошла смотреть на ребеночка. Ребеночек скорее ползал, чем ходил, спал с собакой, ел с собакой. Никакой речи у ребенка не было. Но при этом мальчик был довольно ухоженный и ласковый, он сразу залез на ручки девушки из опеки, весело прыгал, улыбался. И в квартире было чисто, спокойно. Игрушек мало, одежды мало, но что-то все же есть. Бабушка сказала, что с ребенком ей трудно, родители от воспитания абсолютно устранились, а что с мальчиком что-то не то, она и сама видит. Но как уж есть.
Бабушка показалась девушке из опеки вполне адекватной. Девушка решила, что они с бабушкой договорились о том, что та сводит ребеночка хотя бы к терапевту (в поликлинике они ни разу не были), который оценит его состояние, а опека со своей стороны поможет с устройством мальчика в специализированный садик.
Через какое-то время мальчик заболел — ничего особенного, вирус, отит. Но бабушка вызвала скорую помощь, отправила внука в больницу. Сама в больницу не поехала, внука не навещала. Забрать домой после выписки отказалась — с формулировкой «ребенок сложный, им должны заниматься специалисты». Опека отправила ребенка в санаторий и занялась поисками мамы.
Мама нашлась — и всем понравилась. Красивая, молодая, хорошо одетая, без признаков злоупотребления, негрубая, с грамотной речью. Мама сказала, что прямо сейчас взять ребенка не готова, ей надо подготовиться и подготовить друга, с которым она живет, но потом — конечно же, всенепременно, она же мать! (В тот момент опека еще не знала, что двух предыдущих своих мальчиков мама таки оставила в роддоме; дальнейшая их судьба неизвестна.)
Так ребенок перекочевал из санатория в приют. И там им — как иначе? — занялись специалисты. Периодически трехлетнего мальчика отправляли то в больницу, то на отдых, то еще куда-нибудь, исключительно с благими целями. И всякий раз без сопровождения. Везде же другие хорошие специалисты, они справятся с любым сложным случаем. Несколько месяцев ребенок жил как бандероль, которую передают из рук в руки. Как я понимаю, от общей растерянности и с перепуга он довольно быстро выключился. И больше особо не включался. В таком выключенном виде я его и нашла.
Через полгода мама честно ребенка забрала. Перед этим она его несколько раз посетила. По рассказам воспитателей, происходило это так: приходит, дает ребенку шоколадку. Смотрит, как он эту шоколадку ест. Улыбается. Обнимает ребенка. Уходит. При этом мамой мама себя не называла, только по имени. Так, по имени, ребенок ее и запомнил. Света.
Забрав ребенка, Света явно пыталась им заниматься. Потому что о жизни с ней у нашего мальчика остались самые светлые воспоминания. Катались на лошадке, играли в машинки. Ничего плохого, вот совсем. Но длилось это недолго — вскоре Света использовала уже испытанный бабушкой прием. Ребенок заболевает, вызывается скорая, описываются неоднозначные симптомы, ребенок отправляется в инфекционное отделение больницы. Родителей туда по старинке не пускают. Для кого-то это драма, а для кого-то — желанный выход. Пока ребенок был в больнице, Света переехала и поменяла номер телефона. И опека уже не смогла ее найти. Сходили еще раз к бабушке. И к другой бабушке. Попробовали поговорить с отцом ребенка — даже дверь не открыл, послал матом. Дяди с тетями отказались разговаривать — без мата, но в категоричной форме. Из больницы ребенок попал все в тот же санаторий. А из санатория все в тот же приют. Который снова принялся отправлять мальчика то на лечение, то на отдых. Кто бы не стал овощем в таких обстоятельствах?
Дама-психолог сказала:
— Он даже людей не выделяет, не узнает. И это в четыре года! Ни к кому не привязан, никому не рад.
А к кому он должен был привязаться-то, если люди все время менялись?
Опека отчаялась призвать родственников мальчика к ответу и подала в суд на лишение родительских прав. Процедура лишения прав заняла еще несколько месяцев. Отец в суд не явился, но мама, ко всеобщему удивлению, пришла. Но ни с чем не спорила, просто плакала. Она снова была беременна. Красивая молодая женщина.
— Мне жаль, что так получилось, — сказала она.
И было видно, что ей действительно жаль. И всем присутствующим: судье, сотрудникам приюта, сотрудникам опеки — тоже было очень жаль. Но вот так получилось. В целом ребенок провел в больницах, санаториях, приюте больше полутора лет только потому, что опека до последнего надеялась вернуть мальчика в родную семью.
После этого опека сразу же стала искать ему новых родителей. В приюте могут жить только семейные дети, а те, у которых нет родителей, должны быть устроены в детдом. Здорово, если есть возможность на этом этапе передать ребенка в семью. Но не всегда удается быстро такую семью найти.
— Неужели у вас не было своих кандидатов? — спросила я начальницу опеки при встрече. — Ведь такой хороший мальчик. Симпатичный, спокойный. Маленький. И совершенно здоровый, если не считать задержки развития.
— Мы в глаза не видели ни одного кандидата, — ответила она. — Никто тут не хочет ни мальчиков, ни девочек, ни маленьких, ни больших... Вот вы хотите — мы и счастливы.
А говорят — за детьми очереди.
Как только я стала действовать официально, вооружившись направлением, поддержкой опеки и соцработника приюта, чернуха отступила. Начальство приюта предупредило дошкольный филиал о моем визите. Я отправилась туда снова. Дети гуляли, воспитатели были мне уже знакомы, никто не помешал мне сесть на скамейку и спокойно поразглядывать малышей. Наш мальчик сам подошел ко мне, протянул какой-то прутик. Мы даже немного поболтали — если это можно назвать разговором, потому что на все мои вопросы мальчик только называл свое имя. И еще он все время улыбался. Воспитатели тоже со мной поговорили — они были добрыми, простодушными, хотели лучшего для всех своих воспитанников и надеялись, что в семье у нашего мальчика все наладится.
— Он так давно ждет маму! — сказала одна. — К другим ведь приходят, других забирают, а его нет. А он все смотрит, смотрит на ворота. И так его жаль.
— Мальчик-то хороший, не вредный и очень даже смышленый. Это у нас он плохо развивается и чахнет, трудно ему без мамки. А у вас он расцветет, — сказала другая. — Даже не сомневайтесь.
Это был такой разительный контраст с мнением дамы-психолога.
Я вернулась в опеку, написала согласие и уехала домой. Всего за один день в меня загрузилась целая жизнь, еще и разнообразно прокомментированная.
Через неделю все документы были готовы, и я стала официальным опекуном нашего мальчика.
Конечно же, дама-психолог от лица приюта заявила-таки, что я не установила контакт с ребенком и должна навестить его не менее пяти раз, перед тем как забрать. Иначе травма будет слишком чудовищной. Да и вообще опека ведет себя крайне безответственно, раздавая детей кому угодно: лично у нее, специалиста с огромным стажем, моя личность вызывает большие сомнения.
Опека в ответ заметила, что ребенка уже пора переводить в детдом, и эта травма, возможно, будет еще более чудовищной. А препятствование в деле устройства ребенка в семью со стороны приюта иначе как злобными кознями не назовешь. У вас что, есть другие кандидаты? А главное, чего добиваемся, ребята? Вы же потеряете этого ребенка что так, что эдак.
После этого дама-психолог куда-то делась.
Приют собрал небольшой круглый стол, чтобы обсудить все вопросы, связанные с нашим мальчиком, — за него сели медработник, соцработник, другая, чуть менее мрачная психолог, дефектолог, педагог и прочие причастные к делу дамы. Главный совет, который они мне дали:
— Как только вернетесь домой, сразу же покажите ребенка специалистам!
А то его за последние пару лет никому не показывали.
От слова «специалист» я с тех пор вздрагиваю.
Когда я приехала в приют за нашим мальчиком, оказалось, что он меня прекрасно помнит.
Дети снова гуляли, он разглядел меня издалека, побежал мне навстречу и с налета спросил:
— А ты что, мой мама?
— Ну, если ты хочешь, — сказала я, — я буду твоей мамой.
Остальные дети, услышав про маму, окружили меня и стали вопить:
— Мама! Мама!
Хотя к ним вроде приходили. И даже забирали домой. Но, видно, не так уж часто.
— Этот мама мой! — сердито заявил наш мальчик. Схватил меня за руку и потащил к воротам. Как бы я его навещала не менее пяти раз — и не представляю.
Провожать нас вышла дама-психолог с круглого стола. Я сказала ей:
— Ваша коллега говорила, что ребенок никого не узнает и не выделяет. А ведь он меня узнал и уже готов со мной уйти.
— Еще бы, — холодно ответила дама. — То, что ребенок готов идти куда угодно с кем угодно, — это ведь тоже признак умственной отсталости.
На том и расстались.
Продолжение следует
Прошло уже полтора года с момента, когда мы стали родителями Жени, и год с появления Саши в нашей семье. Мы изменились. Изменилась наша жизнь – невероятно, необратимо и, по большей части, в лучшую сторону. Мы не считаем потерь, и все с тем же оптимизмом смотрим вперед, но пришло осознание, много нового опыта, понимания себя, детей, смысла.
Забавно, каждый раз, оборачиваясь вспять, дивлюсь, как это я раньше могла жить и не знать таких простых вещей? Не уметь того или другого, не думать о том, что, как оказалось теперь, самое важное.
Порой кажется, что мы родились уже такими, как сейчас, но это не так. Совсем. И очень здорово в этом плане вести дневник – так можно отследить и прочувствовать эту разницу, между собой сегодняшней и вчерашней. Между ожиданиями и реальностью. И улыбнуться.
Мои ожидания. Это скорее, были просто мечты. Так страстно, сильно хотелось прижать к себе своего ребенка, что о прочих вещах как-то глубоко и не задумывалась. На поверку вышло, что многое я представляла иначе, ко многому была просто не готова. Готова ли сейчас? Вопрос. И это не смотря на Школу приемных родителей, бесконечные ролики, статьи, форумы об усыновлении. Всего не предугадать.
Попробую вспомнить и назвать мои ожидания в тот момент, когда мы стояли на пороге приемного родительства, готовясь сделать первый шаг. И проследить, насколько далеки оказались моим ожидания от реальности сегодняшнего дня.
Поиск ребенка. Эмоции или разум
Я рисовала себе картинку: увижу моего малютку, и все пойму сразу – сердце не соврет. Миллион раз представляла себе его (или ее), нашу первую встречу. Как будет бешено стучать в груди, как я сразу пойму – это тот самый малыш, МОЙ!
Реальность оказалась совсем иной. Я уже писала о нашей встрече с Женей, о том, что в своих грезах видела другого мальчика, которого нашла в базе данных о детях сиротах. И было много слез, когда того мальчика забрали до нас.
Когда нам предложили познакомиться с Женей, в самый первый момент, я испугалась. Мои мысли были прикованы к тому, другому ребенку. Сердце не стучало, никаких «знаков», что, Женя – тот самый, не было. Просто был малыш, Женя. И мне нужно было понять, готова ли я стать для него мамой.
И пришло понимание – конечно же, да, готова! Есть ребенок, он ждет маму, меня. Значит, он и есть тот самый, мой. Его не я выбрала, а Господь, с Любовью, подарил его мне. И он лучшее, что могло с нами случиться.
Потом обнаружилось, как удивительно мы с ним похожи, с моим сыночком, моим Подарком от Бога.
Вероятно, это только мой опыт. Ни в коем случая не отрицаю, что бывает иначе – когда все вместе, и разум, и чувства – с первой секунды. Наверное, это прекрасно. Но так случается не всегда. Важно понимать, что Любовь, связь с ребенком, доверие, эмоции – могут прийти позже. У нас так и было.
Я знаю, как стать хорошей мамой
Фото из личного архива Татьяны Мишкиной
Ну вот что за чушь? В школах нам преподают кучу ненужных предметов, засоряют наш мозг лишней информацией, которая никогда, вот просто НИ РАЗУ не понадобится в жизни. И совсем не учат главному – самой жизни. Отношениям в семье, материнству.
Вероятно, предполагается, что эту функцию должна выполнить родительская семья. Пусть так, но там тоже огромный пробел. Скорее, очень часто, это наглядный пример, как НЕ должно быть. Помню, еще маленькой девочкой, стоя в углу, я четко знала рецепт, как стать ХОРОШЕЙ мамой – не ставить своих деток по углам.
Потом к этому выводу про угол добавился еще целый ряд догм. Казалось, просто буду действовать сообразно с ними, и все будет прекрасно. Но жизнь оказалась намного сложнее. О многих трудностях я даже и помыслить не могла, просто потому, что не имела опыта материнства. И даже знаний, полученных в школе приемных родителей, не было достаточно. То была теория, а меня ждала реальная жизнь, реальная встреча с сыном.
Когда моя уверенность в своих силах, как мамы, разбилась в дребезги о непроницаемую Женину броню – весь этот ужас описан очень подробно в статье «Полюби меня черненьким» - я готовилась к новой битве, за Сашу. А Саша сдалась без боя – вместо сражений, на меня обрушилась волна всепоглощающей нежности и любви.
Получается, опять я обманулась в своих ожиданиях. Те качества души, что я так упорно взращивала, чтобы стать хорошей мамой для сына, с Сашенькой просто не пригодились. С ней все было и есть совсем иначе. И у нее были совсем другие потребности.
Мне все по плечу
Ха-ха. Сколько же раз мне пришлось разувериться в этом, ощутить полное бессилие, отчаяние, безысходность. Когда ты не можешь сдержаться и снова кричишь на сына. Когда у тебя совершенно нет сил, а дела, как волны, набегают снова и снова, грозят все захватить, и ты просто тонешь в этом хаосе и суете. Когда настолько устала и раздражена, что не можешь даже молиться и просить, а просто сидишь на полу и плачешь. Или, когда липкий ужас охватывает душу, твой ребенок в реанимации и прогноза нет. Да, много-много раз!
Фото из личного архива Татьяны Мишкиной
Наверно, именно в момент наибольшей слабости, уязвимости, начинаешь ощущать, что это не так страшно. Приходит смирение, понимание. Будто, соглашаясь со своей участью, погружаешься на самое дно переживаний, и там находишь опору. Стоит только толкнуться ногами посильнее, и дно само станет для тебя трамплином в новую реальность, где ты уже не так слаба.
Я слабая, мне не справиться
Я помню, когда Женя прожил дома месяц, мысли о втором ребенке меня не посещали. Все мое существо было сосредоточено на нем одном. И все равно, сил не хватало. Я не могла подстроиться под него или подстроить его под себя. Конфликты встречали нас на каждом шагу, и я постоянно жила на пределе, на взводе, как натянутая струна. Иногда струна рвалась. И всем было очень плохо.
Я думала, это все, моих ресурсов больше ни на кого не хватит. Никогда. Была уверена, что Женя будет единственным ребенком, что я не смогу больше решиться на детей. И ошиблась.
Все прошло со временем. Человек удивительное создание Божье, он привыкает и приспосабливается ко всему. Особенно, когда есть мотивация. И, особенно, если эта мотивация – Любовь.
Испытания наделяют нас опытом и новыми знаниями. Самое главное из них – знание о том, что все проходит. И усталость, и боль, и страх. Очень неприятные вещи, переживаемые многократно, с каждым разом все меньше царапают душу, все меньше отравляют. Ты падаешь, и встаешь снова. Дорогу осилит идущий, а претерпевший все до конца – будет спасен.
Прошел еще месяц, и я уже без содрогания могла смотреть на себя в зеркало. Да, я часто срывалась и была «не в духе». А Женечек пока еще мало изменился, так и оставался колючим ежонком, готовым меня «искусать» в ответ на любое приближение к нему. Но я уже разглядела сквозь скорлупу неприятия и боли его нежное сердце, ранимое и трепетное, как у птенчика. И мое сердце сжималось от нежности и жалости. Я перестала быть чувствительной к его «укусам». Мы уже по-настоящему любили друг друга и были мама и сын.
Думала о его прошлом, оставившем столько шрамов на его душе. О тех малышах, для которых такая жизнь это не прошлое, а настоящее, которые страдали и копили шрамы. И часто имели очень мало шансов вырваться.
Я понимала, что пусть я не идеал, совсем далека от идеала, но Женя со мной, дома, в семье – и он исцеляется, он учится быть счастливым. И мне хотелось протянуть руку еще одному малышу. Я почувствовала, что у меня появились на это силы. И вскоре к нам пришла Сашенька.
Если ребенка усыновили в раннем возрасте, он практически ничем не отличается от «домашних» детей
Нет, я, конечно же, знала про реактивное расстройство привязанности и депривацию. Но Жене на момент нашего знакомства был год и четыре месяца. Всего лишь, казалось бы. Когда я читала про усыновленных подростков, что они часто склонны ко лжи, жестокости, воровству и прочим деструктивным вещям, успокаивала себя – мол, наш Женечек еще малыш, ну что он, в конце концов, может.
Я была уверена, что справлюсь со всем «на ура». Конечно же, я ошибалась.
Фото из личного архива Татьяны Мишкиной
Если в душе у человека огромная черная дыра, если он не доверяет миру и людям, и весь его опыт кричит о том, что «жизнь» равно «боль» и «страдание», быть с ним рядом нелегко, даже когда он совсем еще малыш. Пусть неосознанно, сын постоянно защищался, держал оборону и отталкивал меня. Я для него долгое время была агрессором, он видел во мне опасность и бежал.
Слава Богу, самый сложный этап адаптации позади. Прошло уже, без малого, полтора года. Женя постепенно оттаивает и раскрывается, удивляя нас своей способностью заботиться, любить, сострадать. Он самый нежный старший брат, всегда бережно оберегающий маленькую Сашу.
И все же, отголоски прошлого все еще звучат в нем. Порой он смотрит на меня таким взглядом, что невозможно поверить, что ему нет и трех лет. Он все еще просыпается ночами от кошмаров, пусть реже. И по-прежнему, впадает в панику, теряя меня из вида. Между нами все еще не редки стычки и конфликты – сын упорно пытается сбросить меня с позиции старшего, взрослого, и занять эту позицию. Мы часто плачем после ссор, все так же – вместе, в обнимку. И это средство действует превосходно, как и в первое время.
Женя, как и Саша, отличается от своих сверстников и друзей во дворе. Но это уже не расстраивает нас.
После окончания периода адаптации мы станем обычной семьей
Я с нетерпением ждала, когда же мы перевернем страницу, и адаптация останется в прошлом. Казалось, это сразу снимет все вопросы у окружающих, и все будет как у всех. Будем обычной семьей. Почему-то хотелось этого. Сейчас даже не пойму, почему?
Спустя год, наше появление с детьми в любой компании все так же вызывает вопросы.
Мы не похожи внешне. Черноглазый смугленок Женя особенно выделяется. К тому же, его отношения с едой по-прежнему не простые, и он очень худенький, маленький. Обычно люди удивляются, узнав, что ему три года – выглядит он гораздо моложе. Женя говорит охотно и много, только речь его понятна нам с мужем и больше никому.
Сашуля магнитом притягивает взгляды. Моя звезда-блондинка, помимо типичной «солнечной» внешности, еще и с маленьким шрамиком на верхней губке после операции по устранению расщелины. Активная, гуттаперчевая девчонка демонстрирует чудеса ловкости и артистизма. Она, как и брат, выглядит минимум вдвое младше своего настоящего возраста.
Обычно проходит совсем немного времени, прежде чем звучит первый вопрос. Например:
А какая у них разница в возрасте? Как это – восемь месяцев?
Фото из личного архива Татьяны Мишкиной
Мы не скрываем факт усыновления наших детей. В том числе, от них самих. Я даже не очень представляю, как это возможно было бы, в нашем конкретном случае.
Моя племянница с удовольствием рассказывает, как мы забрали Сашу и Женю из специального детского садика. Ей этот сюжет настолько нравится, что она сама обещает взять детишек, когда подрастет.
Женю, который примерно понимает, о чем речь, тоже абсолютно ничего не смущает – он родился у тети, а потом мама с папой нашли его и сказали: «Это наш мальчик!».
Да, теперь уже совершенно ясно, что мы никогда не станем «как все», обычной семьей. Всегда останутся вопросы. И прошлое не перепишешь, с ним придется жить и нам, и детям. Но это вовсе не проблема для нас. Мы открыты миру, всегда рады новым знакомствам, друзьям. Быть не как все не означает быть в конфронтации с окружающими. И нет никаких переживаний по этому поводу.
Рано или поздно кровная семья даст о себе знать
Это только наша ситуация, мои ожидания, которые, на сегодняшний день, не оправдались . Скорее, если говорить об ожиданиях, речь о семье Сашеньки. Жениной биомаме вряд ли есть до него дело, как и до самой себя. У этой молодой еще женщины такой богатый набор диагнозов, что остается удивляться милости Божьей, что она не передала все это по наследству сыну.
С Сашей ситуация совсем иная. Она из семьи, которая, по всем признакам, благополучная. Есть мама и папа, есть старшая сестра. Больше того, ее биологические родители довольно успешные люди, образованные, с хорошим достатком.
Сашенька поздний ребенок. Наверняка запланированный и долгожданный, раз мама, даже зная о синдроме Дауна, решила сохранить беременность. Не очень понятно, что же случилось после. По словам сотрудников Дома малютки, решение оставить ребенка принимал папа. Мама сперва плакала и сопротивлялась. Но потом согласилась. Что ее напугало? Синдром? Расщелина губы и неба? Или что папа уйдет из семьи?
Фото из личного архива Татьяны Мишкиной
Мне никогда не понять эту женщину. И бесконечно ее жаль. Я знаю нескольких мам, осознавших свою ошибку и забравших своих детей. У Сашиной мамы такого шанса уже не будет. Она могла бы найти нас, тем более, что никто не прячется – вся жизнь нашей семьи в моем блоге в социальных сетях, как открытая книга. Но общения не будет, категорически против мой муж. Я не согласна с ним, но спорить не стану. По крайней мере, пока Саша сама не сможет решать.
Признаюсь, честно, от одной мысли о встрече с биомамами у меня холодеет внутри. И все же, я стараюсь узнать о них больше, чтобы потом уже повзрослевшие мои дети знали что-то о своем происхождении, корнях.
Но, к счастью или нет, биомамы молчат, никак не проявляют себя до сегодняшнего дня. В этом смысле мои ожидания также не оправдались. Пока все тихо. Зато пришло осознание, что даже в случае, если кто-то из родителей объявит о себе, это не сможет кардинально изменить отношения внутри нашей семьи. Мы родные.
До сих пор у нас полно ожиданий, которые, вероятно, не оправдаются. Наверно, это не страшно. Если не подгонять себя, детей и саму жизнь под свои же ожидания, а дать всему вокруг – просто быть. Принимать, с Любовью, все, что день грядущий нам готовит. Ведь самые сложные периоды и этапы вспоминаются, подчас, с особой теплотой и благодарностью.
Так и живем. Стараюсь думать о хорошем, не позволять страхам точить душу раньше времени. Все придет – и переходный возраст, и школа, и первая любовь. Дети растут, Слава Богу. Как-нибудь справимся.
И снова, уже спустя годы – оглянусь назад. Вспомню себя сегодняшнюю, свои мысли о будущем. И улыбнусь.
Яна Соколова, взявшая в семью троих приемных детей, рассказывает о мифах вокруг усыновления, «страшной» опеке и пользе Школы приемных родителей
Фото: Дмитрий Лебедев/Коммерсантъ
Я обожаю детей и о том, чтобы взять ребенка из детдома, думала, кажется, всегда. Но я была уверена, что это очень непросто. Вдобавок все мужчины, с которыми у меня случались романы, сомневались даже в том, что стоит заводить собственных детей, а о приемных и речи быть не могло. В 2013 году я одна растила пятнадцатилетнего сына, двенадцатилетнюю дочку и родила еще одну девочку, с которой намеревалась сидеть дома как минимум до детского сада.
Тогда же я прочла множество статей, которые были написаны из-за принятого нашей Думой запрета на усыновление российских детей американцами (так называемый «закон Димы Яковлева»). Из-за этих статей у меня сложилось впечатление, что без американцев мы просто пропадем, потому что наши соотечественники и так неохотно берут детдомовцев, а уж детей с инвалидностью не берут вовсе. И эта тема меня окончательно зацепила, я все сильнее переживала о детдомовских детях. Стала смотреть базы с их фотографиями , видеоролики , снятые в детдомах. И наконец подумала: раз я все равно сижу дома с ребенком, почему бы не взять еще одного и не сидеть сразу с двумя? Это было осенью 2014 года.
Теперь я ращу не только троих кровных, но и двоих приемных детей, двенадцатилетнюю девочку и пятилетнего мальчика, и хочу попробовать рассказать о том, насколько сильно мои представления о приемном родительстве разошлись с реальностью. Конечно, это только мой опыт — то, с чем я столкнулась сама, и то, о чем мне рассказывали другие люди, вовлеченные в тему сиротства: ни на какие глобальные обобщения я не претендую, чего-то наверняка не знаю, а в чем-то ошибаюсь.
Как стать усыновителем или опекуном
Я считала, что взять ребенка из детдома — это какая-то сверхсложная процедура. Что надо собрать уйму документов и на это способны только самые героические граждане. Но список необходимых документов оказался настолько скромен, что мне стало даже неловко: для получения некоторых виз надо приложить больше усилий. Самое трудозатратное — это пройти Школу приемных родителей (ШПР); обычно ШПР занимает пару месяцев. А еще нужно собрать справки о том, что ты где-то работаешь, где-то живешь, не был судим по серьезным статьям и вполне здоров. Добывание этих справок носит, скажем так, механический характер: необходимо просто дойти до некоторого количества учреждений. Ты приходишь за справкой о несудимости — и тебе ее дают, никто тебя при этом ни о чем не спрашивает. Даже сбор медицинских справок в моем случае был абсолютно формальным. Насколько помню, только в наркологическом диспансере меня попросили закатать рукав и поглядели вены. Остальные доктора поставили свои штампики, не вдаваясь в детали моего физического состояния.
Я думала, что у людей, которые хотят взять детей, должно быть довольно много денег, а я всю жизнь редактор с крайне скромной зарплатой; хорошо хоть папы детей помогают. Но выяснилось, что нужно подтвердить свои доходы в пределах прожиточного минимума на каждого члена семьи. В Москве в прошлом году прожиточный минимум был около 12 тысяч рублей в месяц. А уж если твои доходы превышают этот самый прожиточный минимум, то считается, что они ого-го! Ну и когда ты берешь ребенка, тебе за это платят. Сколько платят — зависит от региона и от формы семейного устройства; в Москве это в любом случае больше того самого прожиточного минимума. А в формате приемной семьи тебе платят еще и зарплату. Что касается количества квадратных метров жилплощади, никакой нормы тут нет. Ну, то есть, если у тебя однокомнатная квартира, а ты хочешь взять пятерых, опека, наверное, засомневается в твоей способности комфортабельно разместить всю тусовку. Но если одного — да запросто.
Я думала, что незамужним женщинам детей не дают или дают крайне неохотно. Ладно, если бы у меня не было своих — ну, понятно, что женщина хочет, а не сложилось. Но если своих трое… Но в Школе приемных родителей выяснилось, что в нашей группе на три семейные пары приходится шесть незамужних дам, и почти у всех есть дети. И эта статистика потом подтвердилась: незамужние женщины берут детей никак не реже семейных. Наличие партнера женщине иногда только мешает: сама бы взяла, а вот муж против. А раз ты одна, то сама себе хозяйка, и тут уже никаких разногласий. Что до собственных детей — мне не пришлось особо убеждать опеку в том, что у меня есть большой опыт и хорошая среда для воспитания приемного ребенка: в общении с новыми братьями и сестрами он развивается лучше и ему есть с кого брать пример, чтобы выстраивать здоровые отношения с семьей и с миром. Вдобавок у людей с собственными детьми есть не только опыт, но еще и гораздо меньше иллюзий, чем у бездетных, которые зачастую верят, что малыш окажется тихим ангелом, несущим в дом одну радость.
Выяснилось, что слово «дают» в применении к приемным детям вообще не слишком уместно. Потому что ребенка ты выбираешь сам. Только ты решаешь, какого он должен быть возраста и пола. Ты смотришь базы и можешь познакомиться с кем захочешь. Как только ты получаешь от опеки заключение о праве быть усыновителем или опекуном, ты можешь взять ребенка из любого приюта, детдома и дома ребенка по всей стране. Я думала, опека как-то ограничивает этот размах, но нет, пожалуйста, вези хоть из Магадана.
Вообще же у меня с самого начала была довольно жалкая позиция — я всё переживала: понравлюсь — не понравлюсь, дадут — не дадут… Как если бы я была попрошайкой у парадного подъезда или абитуриентом на вступительном экзамене. Мне казалось, что мне придется доказывать, что я смогу, я сумею! И я вертела у себя в голове эти самые доказательства, воображая, как я излагаю их строгой опеке. Но потом я поняла, что подобный расклад абсолютно неадекватен. Адекватная позиция выглядит так: государству приходится заботиться о детях, оставшихся без попечения родителей. Семейное устройство — приоритетная форма размещения ребенка-сироты. Ты как ответственный гражданин готов взять чужого ребенка в свою семью, предоставив ему наилучшие условия для развития. Дело опеки — помочь тебе в твоем благом начинании. Вы защищаете право ребенка на семью, совместно преодолевая возникающие препятствия. Такой ракурс существенно экономит нервы! Особенно учитывая, что люди в опеках работают разные.
Я много читала об опеках, которые ходят по квартирам и ставят родителям на вид, что у детей грязные носки, а на обед они едят одни сосиски. И у меня сформировалось представление о работнике опеки как о строгом надзирателе, обязанности которого, собственно, в том и заключаются, чтобы ходить по квартирам и ставить на вид. На практике я имела дело с пятью опеками и еще с несколькими поверхностно пообщалась. В каждой работало сколько-то дам разной степени приветливости (мужчин я там не встречала). Все они были завалены миллионом дел и буквально погребены под стопками бумаг; перспектива идти на какую-то неведомую квартиру привела бы их в ужас. Обязанности сотрудниц опеки — устраивать брошенных детей в учреждения и семьи, ходить по судам, вести дела опекунов и усыновителей, давать многочисленные разрешения обычным родителям. Все это сопровождается километрами справок, отчетов и резолюций. Для сотрудниц опеки любая новая история — не важно, ужасная или прекрасная — это дополнительная куча бумаг. Безусловно, попадаются светлые личности, которые готовы сидеть над этой кучей ночами, только бы устроить в семью еще одну малютку. Но есть и обычные ленивые тетки, которые кого угодно встретят унылым зевком. Это не значит, что лично ты им не нравишься. И даже если лично ты им не нравишься — да какая разница? Вы вместе защищаете право ребенка на семью, и все дела. Если опека что-то не рвется защищать права ребенка, а требует лишние справки и тянет время, явно нарушая закон, — это повод для того, чтобы позвонить в Департамент соцзащиты. Иногда достаточно даже и не звонить, а только указать на вероятность такого звонка — и закон прямо на твоих глазах молниеносно одолеет хаос во славу мира на всей земле.
Этой пафосной риторике меня, как ни удивительно, обучили в ШПР. На первом же занятии меня поразило то, что нас стали готовить к бою с инстанциями. Поразило меня это потому, что, как мне казалось, Школа приемных родителей — часть той же государственной машины, что и опека, и детдом, и суд, и банки данных детей-сирот. Но потом я столкнулась с тем же боевым настроем и в опеке, и в детдоме, и в банке данных. Как выяснилось, совершенно все уверены, что именно они абсолютно адекватны. Наш детдом — лучший. Сотрудники нашего банка данных — самые квалифицированные. Зато вот те — ну это просто вообще. Будто спорт какой-то, право слово, и всяк считает, что именно он играет на стороне ребенка. Я тоже втянулась, куда деваться, — вот такой параллельный мир, вот такой странный квест. В Школе приемных родителей в основном учат борьбе с чиновниками — ну ладно, действительно полезно, даже и вне всякого усыновления! Об особенностях приемных детей написана тонна книг, а таких внятных советов по борьбе с инстанциями мне больше нигде не встречалось.
Формально занятия во всех ШПР примерно одинаковые, есть некая общая программа и утвержденные блоки тем: социальный, юридический, психологический, медицинский. Но в реальности занятия ведут конкретные люди, и у всех свой опыт и свои представления о том, чему именно надо учить потенциальных приемных родителей. Вдобавок ШПР открыли довольно много — только в Москве их , а где найти столько специалистов? На мой взгляд, лучше всего было бы привлекать в ШПР опытных приемных родителей, которым можно было бы задавать какие угодно вопросы. Но в моей ШПР такого не было. Никто из наших преподавателей не брал детей в семью — мне показалось, они с ними особо и не сталкивались. И возникало ощущение, что (за рамками отличного курса борца с инстанциями) мы просто делимся друг с другом самыми общими соображениями о том, почему детдом — это зло, а детдомовские дети такие проблемные. Многие вопросы из тех, что у меня были, остались без ответа, а в чем-то меня даже дезинформировали. Но зато нас никто не запугивал! Уже взяв детей, я по какому-то делу обратилась в другую ШПР — и была потрясена тамошней обстановкой: потенциальных приемных родителей буквально отговаривали от затеи взять ребенка, убеждая их, что справиться с такими детьми практически невозможно и их не ждет ничего, кроме криков и слез. Тамошний психолог похвасталась передо мной тем, что, ура, отговорила очередную пару. «А что, они хотели взять трудного подростка?» — пытаясь понять, спросила я. «Нет, малыша», — ответила сотрудница. Я так и не поняла. Положим, бывают случаи, когда семья действительно не справляется и ребенка возвращают в детдом. Но есть и статистика таких возвратов: известно, что в основном детей возвращают родственники, старшие сестры, тети, дяди и особенно бабушки и дедушки, которые берут ребенка под опеку из этических соображений и быстро выгорают, потому что у них не хватает ни душевных, ни физических сил. А так, чего уж, никто не застрахован: сегодня ты бодр и весел, а завтра у тебя обнаружили рак — и что теперь, разве тут подстелешь соломку? Насколько я знаю, почти все мои одногруппники не сошли с дистанции и взяли детей — и, по-моему, это здорово. Потому что при любом раскладе детдом — это зло.
Я очень рассчитывала, что встречу в ШПР единомышленников, которые станут моими друзьями. При этом я предполагала, что мои одногруппники будут поблагополучнее меня: я снимала тогда квартиру в довольно престижном и дорогом районе, а ШПР нашла на соседней улице. Но, пожалуй, только одну семейную пару и незамужнюю даму-юриста (причем именно она в итоге раздумала) можно было назвать относительно обеспеченными: я ходила на занятия вместе со школьным учителем, врачом-терапевтом, косметологом, подростковым психологом, отставным военным, сотрудником издательства, офисным менеджером — словом, с самыми обычными людьми, для которых вопрос о размере ежемесячных выплат на ребенка был весьма актуален. Только обнаружилось, что желание взять ребенка объединило нас ничуть не сильнее, чем роддом в беременность. Люди разные, системы координат и ценности у всех свои, вдобавок дети и их воспитание — это такая нервная тема! Выяснилось, что, когда другие рассказывают о своих взглядах на то, как и за что хвалить и ругать ребенка, не важно, своего или приемного, ты думаешь: «О ужас! Что за дикость!» Впрочем, с одной девушкой мы все же подружились, но скорее вопреки, чем благодаря. Она хотела удочерить новорожденную девочку — и удочерила.
Еще я думала, что родители людей, которые берут детдомовских детей, непременно их поддерживают и одобряют. И переживала, что я-то своей маме даже сказать про эту идею боюсь. Потому что она точно будет против. И я думала, что если об этом узнают в опеке, то заметят: «Похоже, семья-то у вас не слишком благополучная, голубушка! Можно ли вам доверить чужого ребенка, если вы и с собственной мамой не умеете наладить отношения?» А выяснилось, что это самое общее место. Так почти у всех. Бабушки с дедушками поддерживают стремление взять чужого ребенка крайне редко, почти всегда они категорически против, и опека ничего другого и не ждет. Есть объективная проблема в том, что для получения заключения о возможности быть опекуном необходимо письменное согласие всех людей старше десяти лет, проживающих с тобой в одной квартире (а таковыми считаются еще и все прописанные в этой квартире граждане). Но из этой проблемы есть неожиданный выход. Если ты получаешь заключение о возможности быть усыновителем, то ничье согласие тебе не требуется. Потому что у нас до сих пор существует такая поразительная вещь, как тайна усыновления, то есть за тобой закреплено право врать даже собственной маме, что пять, или десять, или семнадцать лет назад ты родила ребеночка, и вот он, милый, наконец нашелся и теперь будет жить с вами! Возникает вопрос: а можно ли потом с таким усыновительским заключением взять ребенка под опеку или в приемную семью? Ответ: да! По крайней мере, мне это удалось, причем два раза.
Выяснилось и то, что идея взять чужого ребенка вообще мало кому близка. Конечно, я не надеялась, что моему решению будет аплодировать весь подъезд. Но и к обрушившимся на меня потокам трэша я оказалась совсем не готова. К моему удивлению, многие мои друзья принялись рьяно меня отговаривать, припоминая случаи неудачного усыновления среди отдаленных знакомых. Говорилось о том, что моя жизнь превратится в ад, дом разрушится, кровные дети меня возненавидят, а приемные по-любому вырастут зверями (сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит!) и рано или поздно всех нас съедят. Но больше всего меня потряс хозяин квартиры, которую мы благополучно снимали без малого шесть лет: узнав о том, что я собираюсь взять ребенка, он сначала сентиментально поздравил меня с этим «героическим решением», а потом доложил о нем своим родственникам; родственники тут же вообразили, что я пропишу к ним «своих детдомовцев», а те не замедлят «оттяпать квартиру», и принялись буквально выгонять нас, истерически вооружившись невероятными обвинениями и угрозами, — это было настолько внезапно и настолько некрасиво, что противно вспоминать.
Сложности со съемной квартирой были крайне некстати еще и потому, что я уже собрала документы и вступила в отношения с опекой по месту жительства. Именно опека по месту твоего фактического проживания должна давать тебе заключение о возможности быть усыновителем или опекуном — после того, как ты относишь в опеку пакет документов, к тебе должны прийти, чтобы поглядеть, как ты живешь: вдруг у тебя посреди квартиры стоит миномет, гостиную ты сдаешь артели таджиков, а у детей вместо игрушек коробок спичек и дохлая крыса? Но в тот прекрасный день, когда к нам уже собиралась пожаловать опека, выяснилось, что я никак не могу предоставить доказательства того, что мы проживем в этой квартире не менее полугода. Узнав об этом, опека заявила, что заключение не даст. Потому что раз приемный ребенок будет жить не здесь, а где-то еще, то заключение должна дать опека из где-то еще. А я к тому моменту успела не только влюбиться в одиннадцатилетнюю детдомовскую девочку, но уже и пообещала детдому вскоре за ней приехать. Поэтому меня буквально охватило отчаяние, и я совершенно растерялась. В порыве этого отчаяния я отправилась в соседний район в опеку по своей прописке, и там, о чудо, обнаружила самую светлую личность, какую только можно себе представить: выслушав мою историю о трусливом хозяине квартиры и детдомовской девочке, сидящей на чемоданах, сотрудница опеки преисполнилась ко мне сочувствием и обещала разрулить ситуацию. В итоге именно она, убедив предыдущую опеку все же составить акт о прекрасности моей съемной квартиры и лично навестив мою квартиру по прописке (лежавшую на тот момент в руинах и абсолютно непригодную для проживания кого бы то ни было), и выдала мне нужное заключение. Я была поражена таким деятельным проявлением доброй воли абсолютно незнакомого мне человека, и об этом вспоминать очень приятно.